— Поручите его кому-нибудь другому, — распорядился Бруно. — Мне нужна ваша помощь. — Он отпер дверь своим ключом. — Грегсон сейчас в хорошей форме для эксперимента.

Моррисси промолчал. Бруно коротко рассмеялся:

— Что вас беспокоит, Кен?

— Слово «эксперимент», — ответил Моррисси.

— Пентотал тоже был экспериментальным средством, когда его применили впервые. Так и тут: искусственная эмпатия. Если и имеется риск, то для меня, а не для Грегсона.

— Вы настолько уверены?

Они вошли в кабину лифта.

— Да, я уверен, — выделил последнее слово Бруно. — Всю жизнь я следовал правилу: предпринимая нечто новое, я должен быть абсолютно уверен в успехе. Эксперимент не может не удаться. Я не вправе рисковать пациентами.

— Но…

— Идемте. — Бруно вышел из лифта и направился в сторону смотровой палаты. — Хочу все проверить в последний раз. Измерьте мне кровяное давление.

Он снял белый халат и ловко обмотал вокруг руки пневматическую манжету.

— Я уже объяснил ситуацию жене Грегсона, — продолжал Бруно, пока Моррисси накачивал манжету резиновой грушей. — Она подписала необходимые бумаги, поскольку знает, что это единственный шанс вылечить Грегсона. Кен, он безумен уже семь лет. И состояние его мозга с каждым днем ухудшается.

— Состояние, говорите? Угу… Меня это не слишком беспокоит. Кровяное давление в норме. Сердце… — Моррисси взял стетоскоп и минуту спустя удовлетворенно кивнул.

— Врач не имеет никакого права бояться темноты, — сказал Бруно.

— Врач не исследует территории, которых нет на карте, — проворчал Моррисси. — Вы можете вскрыть труп, но не можете проделать то же самое с живым душевнобольным. Как психиатр, вы не можете не понимать: мы не знаем всего, что следовало бы знать о человеческом разуме. Стали бы вы брать кровь для переливания у больного менингитом?

— Это мистика, Кен, — усмехнулся Бруно. — Чистой воды мистика! Вирусная теория психических заболеваний! Боитесь, что я заражусь безумием Грегсона? Не хочу вас разочаровывать, но эпизодические душевные расстройства не заразны.

— То, что вы не видите вирус, не значит, что его нет, — возразил Моррисси. — Как насчет фильтрующегося вируса? Несколько лет назад никто и представить себе не мог возможность жидкой жизни.

— А потом вы вернетесь к елизаветинским временам и заговорите про селезенку и дурное настроение. — Бруно надел рубашку и халат и посерьезнел. — Хотя в каком-то смысле это действительно переливание. Единственная возможная его разновидность. Да, согласен, никто не знает всего, что следовало бы знать о душевных расстройствах. Точно так же, как никто не знает, благодаря чему человек способен мыслить. Но именно здесь встречаются физика и медицина. Благодаря встрече мистики и медицины был выделен дигиталин. А ученые начинают познавать природу мышления — как электронную энергетическую матрицу.

— Эмпирически?

— Сравните не мозг, но сам разум с урановым реактором, — сказал Бруно. — В разуме заложен потенциал для атомного взрыва, поскольку невозможно создать столь высокоспециализированный коллоид, не подойдя вплотную к опасному уровню. Это цена, которую человечество платит за свой разум. В урановом реакторе есть стержни-глушители из обогащенной бором стали, которые поглощают нейтроны, прежде чем те успевают выйти из-под контроля. В случае разума подобные глушители, естественно, имеют чисто психическую природу — но именно они сохраняют человеку здравый рассудок.

— С помощью символов можно доказать что угодно, — мрачно заметил Моррисси. — И стержни из бористой стали в череп Грегсону вы засунуть не сможете.

— Смогу, — ответил Бруно. — Фактически — смогу.

— Но эти глушители… это же лишь идеи! Мысли! Как вы…

— Что есть мысль? — спросил Бруно.

Моррисси скривился и следом за главврачом вышел из кабинета.

— Мысль можно отобразить на энцефалографе… — упрямо сказал он.

— Потому что это излучение. Что является причиной данного излучения? Энергия, испускаемая некой электронной матрицей. Что формирует подобные электронные матрицы? Изначальная физическая структура материи. Что заставляет уран при определенных условиях испускать нейтроны? Тот же ответ. Когда урановый реактор начинает выходить из-под контроля, его можно заглушить, если действовать быстро, с помощью бора или кадмия.

— Если действовать быстро. Но почему Грегсон? Он болен уже много лет.

— Будь он болен всего неделю, мы бы не смогли доказать, что его излечила именно искусственная эмпатия. Вы спорите лишь для того, чтобы избежать ответственности. Если не хотите мне помогать, найду кого-нибудь другого.

— Чтобы обучить другого, потребуется несколько недель, — сказал Моррисси. — Нет, я буду оперировать. Вот только… подумали ли вы о возможных последствиях для вашего собственного разума?

— Конечно, — ответил Бруно. — Почему, черт побери, я провел над собой всесторонние психологические тесты? Я вполне пригоден: у меня в мозгу наверняка полно боровых глушителей. — Он остановился у двери своего кабинета. — Здесь Барбара. Встретимся в операционной.

У Моррисси опустились плечи. Бруно слегка улыбнулся и открыл дверь. Его жена сидела на кожаном диване, рассеянно листая страницы журнала по психиатрии.

— Изучаешь? — спросил Бруно. — Хочешь поработать медсестрой?

— Привет, дорогой, — ответила она, откладывая журнал в сторону.

Барбара быстро подошла — невысокая, смуглая и, как отвлеченно подумал Бруно, удивительно красивая. Она поцеловала мужа, и все отвлеченные мысли тут же исчезли.

— Что случилось?

— У тебя сегодня та самая операция, верно? Я хочу пожелать тебе удачи.

— Откуда ты знаешь?

— Боб, — сказала она, — мы женаты достаточно давно, так что я немного умею читать твои мысли. Не знаю, в чем заключается операция, но знаю, что она очень важна. Так что — удачи!

Барбара снова поцеловала его, после чего улыбнулась, кивнула и выскользнула из кабинета. Доктор Роберт Бруно вздохнул, отнюдь не с сожалением, и сел за стол. С помощью системы громкой связи он убедился, что в больнице все идет по плану, и удовлетворенно прищелкнул языком.

Теперь — эксперимент…

В третьей операционной для этого эксперимента было установлено новое оборудование. Эндрю Парсонс, работавший вместе с Бруно физик-атомщик, уже ждал там, маленький и неопрятный, и его хмурое морщинистое лицо выглядело неуместным под шапочкой хирурга. О настоящей хирургической операции речь не шла; в трепанации черепа не было необходимости, но, само собой разумеется, были приняты все требуемые меры для поддержания стерильности.

Анестезиолог и две медсестры тоже стояли наготове, и Моррисси, одетый в белый халат, казалось, забыл о своих тревогах и вновь обрел обычный сосредоточенный вид. Грегсон лежал на одном из столов, уже без сознания. К введенному в его кровь апоморфину должна была добавиться внутривенная анестезия, такая же, какой предстояло подвергнуться самому Бруно.

В операционной находились еще два доктора: Фергюсон и Дэйл. Если что-то пойдет не так, не исключено, что потребуется срочная операция на мозге. Но ничто не может пойти не так, подумал Бруно. Ничто.

Он посмотрел на гладкие сверкающие машины с множеством проводов и циферблатов. Естественно, к медицинскому оборудованию они никакого отношения